3 А.Ю.Ватлин Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941

ются великие перспективы. Факт диктатуры пролетариата с замечательной установкой на бесклассовое общество... имеет огромное значение для сознания марксиста, обладает громадной ферментативной силой для решения самых важных проблем, начиная от скотоводства и кончая принципиальными философскими вопросами».
Однако вскоре любого из эмигрантов, неважно, политического или специалиста, настигали советские будни и совершенно иная иерархия забот и интересов: поиск работы и сносного жилья, установление социальных контактов с «местными», самоутверждение в новой жизни и профессиональная карьера. Иными словами, начиналась каждодневная борьба за место под солнцем. И законтрактованных специалистов, и «интуристов» старались отправить подальше от Москвы — на Дальний Восток, в Кузбасс, на Урал, где были самые примитивные условия быта, радикально отличавшиеся от априорных представлений о стране социализма. Исключения делались только для тех, кто обладал «эксклюзивными знаниями» — например, архитекторов, которых в СССР крайне не хватало.
Тот, кто оказался в «медвежьем уголке», стремился всеми правдами и неправдами вернуться в Москву или хотя бы в Подмосковье. Рабочие и специалисты писали письма в Иностранный отдел ВЦСПС, в представительство КПГ, подключали «личные связи». Многие самовольно покидали предписанные им места работы, благо что рабочие руки и технические знания требовались повсеместно (многие заводы переманивали себе хороших специалистов, обещая жилье и особые зарплаты). При этом люди теряли в зарплате, отказывались от работы по специальности, и самое главное — бросали выделенное им «служебное жилье». На новом месте они шли на работу в подмосковные колхозы или на строительство метро, инженеры устраивались простыми автомеханиками, шоферами и даже сторожами.
В результате складывались целые мини-колонии немецких эмигрантов, проживавших и работавших компактно в Москве и Подмосковье. Иногда, как на Электрозаводе или Первом часовом заводе, это было результатом целенаправленного набора рабочей силы, но чаще — следствием сочетания ряда бюрократических и личных факторов. Сотрудники МОПРа обращались с просьбами о трудоустройстве немцев на те заводы, с которыми были установлены добрые отношения. Среди них выделялись Автозавод имени Сталина, Станкозавод имени Орджоникидзе, Подшипниковый завод имени Кагановича. В нашей базе данных — от 10 до 20 имен людей, работавших на этих предприятиях.
В Подмосковье лидировали по числу эмигрантов Коломенский машзавод, Воскресенский химический комбинат, завод № 3 в
61

Орехово-Зуево, производивший оборудование для машиностроительных предприятий, Паровозоремонтный завод в Люблино, Егорьевский завод «Комсомолец». Вряд ли, опираясь только на данные АСД, можно собрать достаточно точную статистику трудового использования эмигрантов из Германии в столичном регионе. Очевидно, что решающую роль в том, сколько сотрудников того или иного предприятия оказались в нашей базе данных, играли не его величина и значение, а масштаб его «чекистского обслуживания» со стороны того или иного райотдела НКВД. Не случайно в число предприятий с максимальным числом немецких жертв попали ничем не примечательные Игольная фабрика и Камвольный комбинат в городе Кунцево, где местные оперативники проявляли в период массовых операций особое рвение106.
И все же хотелось бы отметить несколько явно выраженных тенденций. Большинству эмигрантов, несмотря на частую смену места работы, удалось сохранить профессию, полученную в Германии. «Ранние эмигранты», равно как и молодежь, занимали низшие должности в иерархии профессий, высшие же и самые высокооплачиваемые доставались специалистам, прибывшим в СССР в начале 30-х гг. Последние работали, как правило, на крупных предприятиях, порой занимая руководящие должности даже без высшего образования. Вот только некоторые из «главных инженеров»: Ганс Мориц-Гримм на киностудии «Мосфильм», Эрих Констант на строительстве Истомкинской фабрики в Ногинске, Фриц Элендер на Московской фабрике пластмасс, Отто Вильке в артели по производству промтоваров.
Еще одной характерной чертой является то, что практически никто из немцев к моменту ареста не работал на оборонных предприятиях, хотя некоторые ранее и трудились в этом секторе экономики. Таким образом, выполнение печально известного приказа № 00439 началось задолго до его появления — отделы кадров военных заводов, перестраховываясь и согласовывая назначения ведущих кадров с органами госбезопасности, давно уже провели собственную «чистку снизу». Чтобы рапортовать о «выкорчевывании шпионских гнезд» в оборонной промышленности, оперативные сотрудники требовали от руководства совершенно безобидных заводов справки о том, что их оборудование «способно выпускать продукцию военного назначения». К ней были отнесены даже иголки Кунцевской фабрики, ибо без них был бы невозможен пошив одежды красноармейцев.
106 См. Ватлин А. Ю. Террор районного масштаба.
62

Производственный принцип построения советской жизни находил свое отражение и в практике репрессий, в значительной мере облегчая работу органам НКВД. Мини-колонии немецких эмигрантов на том или ином заводе трансформировались в «шпионско-диверсионные сети германской разведки», во главе которых старались поставить лицо с некими выдающимися характеристиками. Таковыми могли оказаться высшее образование, богатое и извилистое политическое прошлое, доступ к секретной производственной информации. Если «избранник» отказывался сотрудничать со следствием, искали более подходящую кандидатуру. Этническая принадлежность здесь не являлась абсолютным приоритетом — группу немецких шпионов и диверсантов на Егорьевском заводе «Комсомолец» возглавлял инженер Саломон Арийский, еврей по национальности107.
В протоколах обысков, которые есть в каждом АСД, отражена невероятная скученность, в которой приходилось жить эмигрантам, если они не попадали в разряд «номенклатурных работников». Приезжая в Москву, немцы снимали койку друг у друга, заключали договоры «поднайма», вместе с семьей поселялись в общежитиях. Инициатива, находчивость, хитрость и обман при решении «квартирного вопроса», испортившего, как известно, не только москвичей, должны стать темой отдельных исследований. Материалы следственных дел дают для этого достаточно оснований.
Как правило, если семья проживала в отдельной квартире, то после ареста человека опечатывалась одна из комнат — так легче потом было оформить конфискацию имущества осужденного. Так же поступали, если арестованный проживал один в комнате коммунальной квартиры. Бытующее в литературе мнение, что жилплощадь получали соседи (и это якобы подталкивало их к написанию доносов), явно упрощает ситуацию — комната оставалась опечатанной до окончания следствия, а в условиях массовых арестов — и на годы после расстрела осужденного. Потом ведомственная жилплощадь возвращалась предприятиям и учреждениям, а комнаты и квартиры, расположенные в центре Москвы, иногда передавались сотрудникам НКВД.
Случаи с опечатыванием жилплощади среди немецких дел — в явном меньшинстве. Как правило, при аресте делалась отметка, что в комнате остались проживать члены семьи арестованного. В протоколах обыска отмечена жилая площадь и состав семьи — так, у
107 В эту группу входили Курт Шуман, Вильгельм Керков, Артур Штенцель, Пауль-Вильям Лейстнер, Вилли Мейер.
63

Фрица Банда на 10 кв. метрах остались «жена, теща, ребенок». Некоторые немцы в ходе допросов рассказывали, что им приходилось жить с семьями на летних дачах практически без отопления — главным преимуществом было то, что дача находилась недалеко от станции электрички. Однако овчинка стоила выделки: в столице качество жизни было несравненно выше, чем в глубокой провинции, несмотря на острейший дефицит жилья. В Москве легче было найти нужного врача, устроить ребенка в хорошую школу, сходить в театр, провести свободное время в интересной компании, взять книги в Библиотеке иностранной литературы.
Центром притяжения немецкой колонии в столице был клуб иностранных рабочих на улице Герцена, его часто называли «немецким клубом». Там не только проходили политические мероприятия, работали кружки и т. д. В клубе заводили полезные знакомства и делились опытом, искали совета в сложных жизненных ситуациях. Игнорирование работы клуба немецкими коммунистами в первой половине 30-х гг. рассматривалось как уклонение от участия в общественной жизни. Однако в период массовых репрессий все кардинально изменилось — посещение здания на улице Герцена получало криминально-шпионский подтекст. А вопрос об этом в ходе допросов следователи задавали практически каждому эмигранту из Германии.
Немцы, даже прожившие в СССР несколько лет, не понимали, что в стране социализма все взаимосвязано: увольнение означает потерю права на жилье и в конечном счете на проживание в стране. Конструктор завода ЭНИМС Курт Лоцкат был задержан 16 сентября 1937 г. в сквере на Старой площади, напротив здания ЦК ВКП(б). Он попытался объяснить на ломаном русском, что ждет возвращения жены, которая отправилась в Наркомздрав, чтобы определить детей в детдом. Семья Лоцкатов была выселена из квартиры по решению суда за пять дней до этого события, и вот как ее глава описывал их дальнейшие мытарства: первые две ночи мы спали на улице, отдав детей знакомой, третью — на скамейке Сретенского бульвара, откуда нас прогнали милиционеры и мы отправились на вокзал. Наконец, последнюю ночь мы провели с детьми в электричке, купив билет до Загорска и обратно.
В целом мобильность немецких эмигрантов не являлась чем-то особенным на фоне «разбуженного муравейника», каким представала перед иностранным наблюдателем Россия начала 30-х гг. Однако их естественное стремление получше устроиться в советской жизни трактовалось следователем как сбор шпионской информации и находило неизбежное отражение в обвинительном заключении.
64

3. Эмигрантские семьи, повседневная жизнь
Наверное, решающим фактором, привязывавшим эмигрантов к новой родине, являлись их русские подруги и жены. Здесь тесно переплетались высокие чувства и корыстные расчеты, причем и то и другое (в каждом конкретном случае в разной степени) демонстрировали обе стороны. Советским женщинам импонировали «культурные иностранцы», хорошо зарабатывавшие и имевшие доступ в Торгсин. Иной привлекательностью обладали политэмигранты, овеянные ореолом классовой борьбы и готовые вернуться в темное зарубежье — не исключено, что вместе с боевой подругой, как об этом писали романы революционной эпохи.
Немцев, помимо естественных личных симпатий, привлекала возможность убежать от одиночества, расширить круг знакомых, выучить русский язык. Женитьба, помимо всего прочего, позволяла укорениться в советском обществе, наладить быт, избавиться от опостылевшего «койкоместа» в общежитии (порой это был единственный способ улучшить жилищные условия, получить прописку в Москве). Для многих специалистов из Германии именно нежелание разрывать отношения с любимым человеком становилось аргументом в пользу принятия советского гражданства, даже если жизнь в СССР им и не нравилась. Христиан Шеффер и Герман Ве-бер обращались в посольство с просьбой предоставить германское подданство своим русским женам, чтобы вернуться с ними на свою родину. Получив отказ, они остались в стране социализма, где были впоследствии репрессированы.
Среди тех немцев, кто приехал со своими женами (один из политэмигрантов, не будем называть его по имени, привез с собой не только жену, но и любовницу, оформив ее как сестру), достаточно высок был процент разводов. Причем определяющую роль играли сами женщины — они либо возвращались в Германию, если им не нравились бытовые условия, либо находили себе новых партнеров (процедура брака, как и развода, в СССР тех лет была максимально упрощена).
Самые активные из женщин формировали землячества по месту жительства и работы их супругов. Фрида Голланд рассказывала на допросе о немецкой колонии в Кунцево: «Дружили мы потому, что эти люди культурнее, чем русские. Встречались мы почти каждый вечер, так как совместно изучали немецкий и русский языки». Как и вся остальная информация, данные о повседневной жизни эмигрантов и их семей в материалах следствия несут на себе отпечаток «обвинительного уклона», поэтому для полной исторической реконструкции необходимо обращение к источникам иного рода. Однако
65

наряду с выдуманными преступлениями в доносах, допросах и обвинительных заключениях фиксировались некоторые важные реалии эмигрантской жизни. Это была прежде всего изолированность от внешнего мира, порожденная незнанием языка, обычаев и традиций России, но в еще большей степени — непониманием насаждавшегося сверху «социалистического образа жизни».
Следующим фактором, формировавшим эмигрантскую повседневность, следует назвать тривиальную борьбу за престижное и влиятельное место службы (именно службы, а не работы, ибо среди рабочих и инженеров настроения конкуренции были не столь ярко выражены). Несмотря на всю раздутость советского бюрократического аппарата, мест на всех не хватало. Ценилась работа в Исполкоме Коминтерна, на Инорадио, в Издательстве иностранных рабочих. Женщины подрабатывали переводами, перепечатывали тексты на пишущей машинке, поэтому последняя была их главной ценностью и главным «средством производства» в сталинской Москве.
Несмотря на громогласные заявления о полном равенстве при социализме, в среде эмигрантов существовала строгая иерархия, своего рода «неформальная номенклатура». Она отличалась от аналогичной иерархии в советском обществе, где значительную часть верхних этажей занимали представители «силовых структур» и лица, имевшие доступ к распределению материальных ценностей. В среде политэмигрантов решающим оказывался доступ к социальным благам — жилью, персональным пенсиям, путевкам в санаторий. Значительную роль в получении привилегий играли «записочки» от немецкой секции ИККИ. Поэтому ее руководители, а также сотрудники отдела кадров Коминтерна, активно публиковавшиеся писатели-антифашисты, находились на вершине «неформальной номенклатуры». Этажом ниже располагались те, кто мог оказать важную, хотя и разовую услугу — врачи, учителя немецкой школы.
Особое место в иерархии занимали те, кто имел в прошлом известное имя, хотя ныне и впал в немилость — например, лидер КПГ Гейнц Нейман, актриса Карола Нейер, писатель Альфред Курелла. Они вызывали и интерес, и страх, что общение с ними может обернуться немилостью, а в период массовых репрессий — и собственным арестом. Находясь в условиях почти полной изоляции, политэмигранты внимательно следили друг за другом, ибо подозрение вызывало любое отклонение от нормы, будь то перерастание производственных отношений в личные симпатии или личных симпатий — в политическую близость.
Тот из немцев, кто однажды оказался «троцкистом» или «правым уклонистом», не мог избавиться от этого клейма до момента ареста.
66

Естественно, он продолжал вращаться в кругу «своих», иногда даже не скрывая своих взглядов, подобно одному из лидеров «примиренцев» в КПГ Гансу Беку, работавшему вначале на Кузнецкстрое, а потом в Москве. Превращение социального окружения того или иного эмигранта в «шпионскую сеть» было делом не слишком сложным, особенно если принять во внимание, что именно эта фальсификация лежала в основе национальных операций НКВД. Нелегко было обрести себя в стандартах новой советской жизни не только немцам по рождению, но и тем россиянам, кто несколько лет провел в Германии, учась в вузе или работая сотрудником торгпредства. Ярким примером является несколько групповых дел на студентов, учившихся в Германии, с некоторыми из них в СССР приехали их немецкие жены.
Вернувшись в СССР, эти молодые люди продолжали вести такую же богемную жизнь, к которой привыкли в Веймарской Германии, издавали рукописные журналы, обменивались анекдотами, стремились перещеголять друг друга в критике существовавших порядков. В 1935 г. Московским управлением НКВД было завершено дело о «фашистской группе» бывших советских студентов, лидером которых являлся художник и актер Константин Алин. Под пером следователя вольные беседы вчерашних студентов, не нашедших себя в советской действительности, превращались в восхваление гитлеровского режима, хотя большинство членов группы являлось евреями. В результате получалась достаточно сложная конструкция, согласно которой Алин проповедовал, что «фашизм — лучшая форма мирового государства, его надо приветствовать... с оговоркой — не трогать евреев».
В деле «фашистской группы Алина» сохранились вещественные доказательства — отнюдь не злобные шаржи на руководителей СССР, включая и самого Сталина, здесь же карикатуры на оппозиционеров — гораздо более едкие. В 1937 г. одного-единственного из подобных «вещдоков» было бы достаточно для расстрельного приговора, однако за полтора года до первого показательного процесса «еврейские фашисты» получили сроки, которые вскоре окажутся минимальными — по пять лет лагерей.
Что касается немецких рабочих, то нежелание части из них приспосабливаться к советской повседневности (а зачастую и просто непонимание правил игры в сталинской России) вело к постоянным трениям с заводской администрацией и в конечном счете — возвращению на родину108. Большинство «бузотеров» к 1937 г. покинуло СССР, поэтому в АСД мы имеем дело лишь с отголосками трудовых
См. подробно: Дель О. Указ. соч. С. 61-67.
67

конфликтов. Уже упоминавшаяся группа немцев с егорьевского завода «Комсомолец» подбивала товарищей на забастовку, требуя отмены кабальных условий оплаты, аналогичное обвинение было предъявлено и Карлу Борошу.
Подобные проявления классовой борьбы в условиях социализма далеко не всегда находили понимание у местных коллег, которых раздражал особый статус иностранцев. «Советские рабочие понимали, что иностранцы, которые занимаются особой работой, получают за нее соответствующее вознаграждение. Но иностранные рабочие, которые на тех же станках производят то же самое, но при этом получают несравненно большую зарплату — этого они никак не могли понять. Поэтому они скрипели зубами от злости и сжимали кулаки в карманах из-за такого "равенства", когда шли мимо зала для иностранцев в свою грязную и душную столовую, чтобы получить там порцию отвратительной еды»109. Ручейки «компроматов» о высокомерии иностранных рабочих, об их негативном влиянии на советских товарищей стекались на высшие этажи советской власти, исподволь готовили почву для массовых репрессий.
И немцы, родившиеся в Германии, и тот, кто прожил там годы Веймарской республики, являлись носителями знаний о «другой жизни» и мультипликаторами ее практического опыта. Сознательно или бессознательно они переносили в советскую повседневность свои привычки и настроения, свою независимость и раскованность, свою политическую строптивость, наконец. Для сталинского режима, нацелившегося на максимальную унификацию социальной жизни, это было неприемлемо. Катализатором грядущей эпохи государственного террора выступала международная обстановка, трактовавшаяся как в политических документах ВКП(б), так и в служебной переписке органов госбезопасности как «предвоенная»110.
4. Специфика политэмигрантов
Правовой статус и реальные условия жизни политэмигрантов из Германии изучены относительно неплохо. Их обустройством в СССР
109 Derendinger Е. Erzaehlimgen aus dem Leben. Als Graphiker in Moskau 1910 bis 1938. Zuerich. 2006. C. 362.
110 Директивное письмо НКВД СССР от 2 апреля 1937 г. подчеркивало: «Материалы по делам, ликвидированным во второй половине 1936 г., свидетельствуют о том, что значительно усилилась деятельность германских фашистов, типичная для предвоенного периода» (Охотин Н., Рогинский А. Указ. соч. С. 40).
68

занимался центральный аппарат МОПР111. Но большинству антифашистов, прибывших в СССР после прихода Гитлера к власти, приходилось знакомиться с отделениями этой организации уже в Праге и Париже, — эти города являлись своего рода «перевалочными пунктами» на пути в Москву. В марте 1936 г. полномочия легитимационной комиссии МОПР по предоставлению политического убежища были радикально урезаны, а политэмигранты, уже находившихся в СССР, подвергнуты серьезной «чистке». В качестве мотива решение Политбюро называло проникновение в страну под видом политэмигрантов «прямых агентов разведывательных и полицейских органов капиталистических государств»112.
В Веймарской Германии ведущие функционеры КПГ часто скрывались от преследований властей и не могли обратиться в полицию за заграничным паспортом. После прихода Гитлера к власти обмануть сотрудников гестапо и получить документы на выезд стало трудно даже для рядовых членов партии. Если в Прагу или Париж можно было добраться без паспорта, нелегально покинув Германию, то доехать до СССР через страны «санитарного кордона» без этого документа было практически невозможно113.
Отделения МОПР, работавшие в той или иной европейской стране, обеспечивали политэмигрантов фальшивыми паспортами. По прибытии в Москву этот паспорт сдавался в Коминтерн (некоторые документы использовались многократно), а человек получал новую, вымышленную фамилию. Делалось это, по признаниям самих эмигрантов, для того, чтобы замести следы и избавить их от преследования со стороны немецкой полиции — по крайней мере, так это объясняли контактировавшие с ними сотрудники МОПР. Таким образом, беженцы из Германии оказывались не только в новой социальной среде, но и получали новую идентичность, им приходилось привыкать откликаться на новое имя.
Преимущество статуса политэмигрантов заключалось в том, что вид на жительство им выдавали «без предъявления национального паспорта», делая в документе соответствующую пометку. Подать заявление на признание себя политэмигрантом мог практически каждый, однако положительное решение зависело прежде всего от
111 О работе этой комиссии см. Дель О. Указ. соч. С. 68-72.
112 Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О мерах, ограждающих СССР от проникновения шпионских, террористических и диверсионных элементов» от 9 марта 1936 г. //Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД. С. 738-741.
113 Исключением являлись политэмигранты, которых нелегально переправляли на советские теплоходы в портах Германии, Франции и других стран.
69

мнения представительства КПГ в Москве. В середине 30-х гг. ряды эмигрантов постоянно просеивались, и их число неуклонно уменьшалось.
Очевидно, что политэмигрантом мог оставаться только тот, кто сохранял свое иностранное гражданство. Поэтому МОПР был крайне заинтересован в принятии ими советского гражданства, о чем пойдет речь в следующем разделе. Правовой статус политэмигрантов был уникальным, практически они оказывались сидящими меж двух стульев. С одной стороны, формально они оставались гражданами Германии, хотя и отказывались от каких-либо контактов и со своей родиной, и с ее дипломатическим представительством (конечно, были и исключения, например, переписка с родными через подставные адреса или сотрудников посольства). В случае, если политэмигрантов лишали германского гражданства, они просто не знали об этом. Данное обстоятельство вскрывалось только тогда, когда посольство отказывалось выдавать приговоренным к высылке из СССР выездные документы.
С другой — политэмигранты не претендовали на «нансеновский паспорт», признанный Лигой наций для лиц, находившихся вне подданства. После своего ареста они путались в показаниях, называя себя то советскими, то германскими гражданами. В первом случае это было связано с нежеланием ни при каких обстоятельствах возвращаться в Германию, во втором, наоборот, с расчетом на то, что отправка в ГУЛАГ будет заменена высылкой на родину.
Для следователей НКВД такая двойственность также доставляла немало хлопот. Они знали, что по отношению к иностранным подданным действуют особые правила обращения, а потому действовали по обычной бюрократической схеме — для формирования «удобной реальности» нужна всего лишь одна бумага от начальства. И такую бумагу можно встретить в десятках АСД. Она является лишним подтверждением того, сколь велика была власть бюрократа «средней руки» над судьбами десятков и сотен людей.
Речь идет о разъяснении, что «все прибывшие в СССР иностранцы и получившие вид на жительство в СССР не на основании национального паспорта, а по ходатайству МОПРа или Коминтерна, ино-подданными не считаются, а являются внеподданными и подлежат ответственности наравне с гражданами СССР». Сам факт приравнивания друг к другу лиц вне подданства и советских граждан являлся правовым нонсенсом, но это уже тема юридического исследования. В качестве лица, давшего процитированное разъяснение, в документах назывались сотрудники то первого, то третьего отдела центрального аппарата НКВД. Поскольку речь идет в данном случае только
70

о ссылке на «разъяснение», а его оригинала нет ни в одном из АСД, нельзя исключать, что оно было устным и даже «стимулированным снизу».
Таким образом, преимущества, которыми обладали политэмигранты в Советском Союзе, после их ареста превращались в «отягчающие обстоятельства». Любая деталь их биографии оказывалась свидетелем обвинения. Освобождение из концлагеря увязывалось с вербовкой в шпионы, отсутствие арестов, предварявших выезд из Германии, оказывалось не менее подозрительным фактом. «Прибыл в СССР по фальшивому паспорту», — так звучал один из пунктов обвинительного заключения в делах многих немецких политэмигрантов, хотя эти паспорта они получали от сотрудников МОПР во Франции или Чехословакии114. Получалось, что одна рука советского бюрократического аппарата не желала ничего знать о том, что делала другая!
Эмигранты задавали немало задачек разным звеньям этого аппарата, их случаи требовали нестандартных решений. У Екатерины Розенбаум не было своего германского паспорта, она была вписана в паспорт своего мужа. Иосиф Швиппе приехал в СССР по паспорту брата, так как в Германии ему грозил тюремный срок за нападение на полицейского115. Генри Борн настаивал в ходе допросов, что он подданный «Свободного Данциге кого государства» — этот город находился под контролем Лиги наций.
На основе допросов свидетелей можно утверждать, что политэмигранты хуже адаптировались в заводской среде, нежели те их соотечественники, кто приезжали в СССР по трудовым контрактам. У последних не было таких восторженных представлений о Советском Союзе, они бежали от безработицы, движимые материальным интересом. Политэмигранты же воспринимали себя как профессиональных революционеров и рассматривали свое пребывание в СССР как временное, постоянно просились на нелегальную работу в Германию или третьи страны, готовы были идти добровольцами на войну в Испанию. Многие из них хотели, но так и не смогли найти свое место в особом укладе советской жизни. Слишком долго они смотрели на нее издалека, да еще и сквозь розовые очки...
114 См. например обвинительное заключение по делу Герхарда Мозера, работавшего художником-оформителем в ЦК германского комсомола. Мозер умер в тюрьме от туберкулеза за неделю до судебного заседания по его делу.
115 Швиппе был арестован в 1932 г. при попытке выехать из СССР по этому паспорту, после отбытия срока сохранил германское гражданство и жил по ВНЖ на свое имя, не смог своевременно его продлить. Вторично арестован в городе Алексин 29 августа 1937 г.
71

5. Принятие советского гражданства
Среди 720 человек, учтенных в базе данных, лишь 185 сохранили свое германское гражданство. Лицами вне подданства считались согласно материалам следствия, 95 человек, в основном это были политэмигранты, получившие ВНЖ с отметкой «без предъявления национального паспорта». 438 человек на момент ареста имели советское гражданство, но подавляющее большинство из них когда-то являлись подданными Германии.
Трудно установить точную дату начала массовой кампании по обращению иностранцев в советское гражданство. Кто-то из арестованных говорил в ходе допросов даже о начале 30-х гг., коммунисты увязывали эту кампанию с партийной чисткой 1933-1935 гг. и последующим обменом партдокументов116, основной массой выходцев из Германии советский паспорт был получен в 1936-1937 гг. Характерно, что массовая «советизация» политэмигрантов проходила раньше, чем эмигрантов экономических. Очевидно, что мы имеем дело не с одномоментным актом, подразумевающим ясную политическую директиву, а с нарастающей унификацией того пестрого социально-этнического конгломерата, который проживал на территории СССР и в перспективе должен был оказаться «советским народом».
Одним из проявлений этой унификации являлось постановление ЦК ВКП(б) от 4 ноября 1934 г. «О работе среди немецкого населения», нацеливавшее на решительную борьбу с антисоветскими элементами прежде всего в местах компактного проживания немцев117. В годы партийной чистки иностранных подданных уже автоматически исключали из состава ВКП(б). С 1936 г. иностранцев, служащих в государственных учреждениях, начали в массовом порядке увольнять с работы, причем это касалось не только ключевых наркоматов. Вскоре аналогичная кампания коснулась и рабочих, занятых на оборонных предприятиях. При этом придумывались формальные поводы — «чистка аппарата», «сокращение персонала» и т. д.
Вследствие давления властей накануне большого террора начался массовый исход из СССР немецких рабочих и специалистов, это была уже вторая волна после первых месяцев 1933 г. В результате отъездов и принятия советского гражданства число германских подданных в Советском Союзе резко сократилось. По данным посольства, в 1935 г. их было 11 327 (из них около 4000 — в Москве), по данным
116 См. показания Людвига Гана и Эмиля Бартошата.
117 См. Дель О. Указ. соч. С. 94.
72

ОВИР ГУРКМ НКВД к началу 1937 г. в стране осталось всего 4015 граждан Германии ш.
Политическая часть эмиграции и в данном аспекте имела свою специфику. Для сотрудников аппарата Коминтерна переход в советское гражданство (и автоматически — в члены ВКП(б)) определялся политической целесообразностью. Руководящие функционеры КПГ не переходили в гражданство СССР, даже если были лишены подданства Германии. Один из руководителей германского комсомола Арнольд Арно писал в своем заявлении из лагеря, что «не принял советское гражданство по приказу немецкой секции Коминтерна»ш. От перехода в советское гражданство освобождались студенты Коммунистического университета нацменьшинств Запада (КУНМЗ) и Ленинской школы Коминтерна, так как планировалась их отправка на подпольную работу в Германию.
В ряде случаев решение о сохранении германского подданства было техническим — если паспорт того или иного немца использовался для подпольной переправки эмиссаров Коминтерна за границу, тому даже предписывали сходить в посольство для его продления. Политэмигрантов, отказавшихся от принятия советского гражданства, заносили в список «плохих элементов» и принуждали к выезду из СССР. Курт Койтц, подумав в 1933 г. пару недель, потребовал обратно свой германский паспорт. Тогда это обернулось для него только исключением из списков лиц, получающих помощь, в 1937 г. — десятью годами лагерей.
Прибывший в 1932 г. как иностранный специалист Альберт Виль-нер на допросе не дал прямого ответа на вопрос о том, почему он оставался гражданином Германии, говоря, что не хотел рвать связи с родиной. Это вызвало бурную реакцию следователя: «Вы уклоняетесь от ответа, вы хорошо понимаете, что быть членом компартии Германии и в то же время патриотом фашистской Германии никак несовместимо». Проводившие допросы сотрудники НКВД настаивали на том, что «антисоветские настроения» того или иного эмигранта проявлялись в «упорном нежелании» стать советским гражданином. Здесь были и свои рекордсмены — Готфрид Банд прибыл в Россию с первой волной переселенцев еще в 1920 г., и сдался лишь пятнадцать
118 Pinkus В., Fleischhauer I. Op. cit. S. 197; Наказанный народ. С. 49.
119 Так было и с политэмигрантом Паулем Франкеном, который ездил в Прагу для установления контактов с левыми социал-демократами — 19 ноября 1935 г. представительство КПГ писало в отдел эмигрантов МОПР, что «из-за будущей работы перевод Пауля и Флоры Франкен в советское гражданство не представляется целесообразным» (РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 205. Д. 1481. Л. 8).
73

лет спустя, уже после того, как его исключили из партии. В ходе допроса он признался, что в основе его позиции лежали тривиальные мотивы — «я как иностранец пользовался правами в получении продуктов инснаба, и после отмены карточек написал заявление» о желании стать гражданином СССР.
Немцы утверждали, что до определенного времени, проживая в СССР, вообще не замечали никакой разницы в статусе советских и иностранных граждан. Пауль Фрелих заявил следователю, что, даже оставаясь германским подданным, он чувствовал себя вполне советским человеком, в частности, в 1934 г. участвовал в выборах наряду с гражданами СССР. Обвинительный уклон следствия превращал в преступление как отказ от советского гражданства, так и его принятие. Архитектор Курт Либкнехт был вынужден признаться, что данная процедура была им проведена «по прямым директивам разведывательных органов Германии, так как, являясь гражданином Советского Союза, мне легче было бы вести активную шпионскую деятельность в пользу Германии».
Процедура перехода в советское гражданство выглядела следующим образом: заявитель заполнял анкету, в конце которой ставили подписи два поручителя (как правило, это были коллеги по работе либо соседи). В особом пункте он должен был обосновать мотивы своего решения. Здесь приветствовался патетический стиль, освоить который помогали немцам их советские знакомые. Вот что писал инженер, начальник отдела Люберецкого силикатного завода Рольф Габелин: «Во время моего пребывания в Советском Союзе я вполне осознал, что только в нем труд может быть свободным, и свой свободный труд я хочу отдать в Советском Союзе не в качестве иностранца, а как свободный гражданин Советского Союза»120.
Формального выхода из германского подданства до принятия гражданства СССР не требовалось. Субъективно каждый, кто подавал заявление, считал себя человеком «вне подданства», позже он подчеркивал данное обстоятельство в ходе допросов, вероятно, рассчитывая на снисхождение следователей. У Марии Притвиц, много лет проработавшей в советском торгпредстве в Берлине, решение принять гражданство СССР было стимулировано двумя обстоятельствами — исключением из ВКП(б) и окончанием срока действия германского паспорта. Хотя к моменту ареста два года спустя заявление все еще рассматривалось бюрократией В ЦИК, приговор к высшей
Сохранена стилистика документа. Габелин не успел получить гражданства СССР, и по приговору ОСО был выслан из Советского Союза.
74

мере наказания был предопределен тем, что Марию записали в сопроводительных документах как «лицо вне подданства».
Подача заявления о переходе в советское гражданство ставила вопрос о национальной (этнической) самоидентификации — в советском паспорте была графа «национальность», которой не было в германском. Еврей из Германии Макс Хейтеман при получении паспорта записался немцем, что привело к его аресту в 1941 г. Наоборот получалось не лучше — в производственной характеристике на врача Адольфа Босса, присланной в НКВД, отмечалось: «Выдавал себя за члена КПГ... В анкетах в вопросе о национальности писал "немец", хотя в разговорах отмечал, что он еврей»121. Получалось, что у человека оказывалась двойная идентичность, и это никак не укладывалось в голове советских бюрократов. Врач-хирург Йозеф Рубенс в заявлениях из тюрьмы также подчеркивал, что он еврей, а не немец, и в немцы попал только потому, что не понял вопроса анкеты о национальной принадлежности.
Еврей Гершель Рындхорн родился на территории Российской империи и, оказавшись в начале 20-х гг. в Германии, принял советское гражданство. Это облегчило его семье переезд в СССР в 1934 г., хотя в материалах следствия и он сам, и трое его сыновей фигурировали как немцы. Дочь Рындхорна Лидия в начале 1941 г. была вынуждена еще раз пройти процедуру получения советского гражданства, что не спасло ее от репрессий после начала войны122.
Заявление о переходе в советское гражданство и приложенные к нему документы — национальный паспорт, справки с места работы, выписки из домовой книги — подавались в Центральный ОВИР Москвы, в райотделы НКВД Московской области, а в сельской местности — в местные органы власти. В ВНЖ ставилась соответствующая отметка, которая объясняла в случае проверок, почему человек оказался без паспорта. У Вильгельма Яна отобрали еще и вид на жительство, выдав квитанцию с перечнем изъятых документов. После ряда проверок собранные материалы приходили в соответствующую комиссию ВЦИК СССР, которая и принимала окончательное решение.
121 Босс действительно был членом КПГ, германским подданным до 1936 г. и евреем.
122 Гершель и один из его сыновей были расстреляны, еще двое погибли в лагере. Лидия скончалась в тюрьме еще до вынесения приговора. Оставшаяся в Германии сестра Элеонора писала в 1941 г. матери, что после трех лет борьбы ее признали арийкой и приняли в число граждан «третьего рейха» (ГАРФ. Ф. 10 035. Оп.1. Д. П-10422, П-61955).
75

Процесс был очень долгим, занимая от нескольких месяцев до года, иногда процедура растягивалась на несколько лет123. Арестованный в 1938 г. Йозеф Рубенс говорил, что подал заявление на переход в советское гражданство два года назад, но бумаги регулярно возвращались, так как не хватало отдельных справок. Политэмигранты и здесь оказывались в особом положении — некоторые из них при содействии МОПР получали решение о принятии в советское гражданство в течение одного месяца.
Решение В ЦИК о приеме в советское гражданство было отнюдь не автоматическим. Иностранец не должен был иметь никаких конфликтов с законом, кроме того, он должен был продемонстрировать свою политическую лояльность, показать себя «полезным членом общества». В какой-то степени гражданство рассматривалось как знак доверия, как награда124. В одном из доносов автор требовал не давать своему соседу Вильгельму Франкенбергу советского гражданства, ибо, «будучи иноподданным, он будет подвергнут более строгому наблюдению и контролю». Однако принятие гражданства не освобождало от такого контроля. В марте 1937 г. был издан приказ НКВД, требовавший провести персональный учет всех иностранцев, принятых в гражданство СССР после 1 января 1936 г.125
Более половины из тех, кто был приговорен к высылке как германский гражданин с начала массовых операций и до конца 1937 г., утверждали, что подавали заявление о приеме в советское гражданство. Оно либо все еще рассматривалось, либо было отвергнуто. Многие эмигранты из Германии решались на этот шаг лишь в последний момент, под угрозой увольнения с работы126. Так, инженер завода «Тизприбор» Ганс Шлосберг обращался за помощью к директору 3 июня 1937 г., утверждая, что его заявление о принятии советского
123 Бывший сотрудник советского полпредства в Германии Бруно Альбрехт оформлял гражданство СССР в течение трех лет. Рихард Фрук подал заявление 23 декабря 1935 г., к моменту его ареста в августе 1937 г. оно еще не было рассмотрено.
124 В ряде случаев советское гражданство немецкие антифашисты получали еще в Германии. Начинающий писатель и журналист Гельмут Вейс, проживавший в Дрездене, в мае 1934 г. подал заявление о переходе в гражданство СССР. Сразу же после получения паспорта от советского полпредства в сентябре 1934 г. он отправился в Москву. Находясь в эмиграции в Праге, советский паспорт получил немецкий коммунист Эрнст Хаберланд (РГАСПИ. Ф. 495. Он. 205. Д. 1479).
125 Хлевнюк О. В. Указ. соч. С. 310.
126 См. докладную записку заведующего отделом кадров ИККИ Белова от 15 сентября 1937 г. о массовых увольнениях эмигрантов, работавших в Исполкоме Коминтерна и других московских учреждениях. «Имеются сообщения, что снимают с работы и лиц, давно принявших советское гражданство и переведенных в ВКП(б), только из-за того, что они бывшие иностранцы» (Дель О. Указ. соч. С. 100-101).
76

гражданства вот уже несколько месяцев рассматривается по инстанциям. «Для меня как для еврея и антифашиста возвращение в Германию неприемлемо», — подчеркивал он. Накануне большого террора просьбы и отношения в ОВИР, подписанные руководством предприятия, уже не помогали. Тем более что завод, на котором вот уже несколько лет работал Шлобсерг, был переподчинен Наркомату обороны, а значит, инженер попадал под действие известного постановления Политбюро ЦК ВКП(б) об аресте «всех немцев, работающих на оборонных предприятиях»127.
Шлосберг был арестован в первые дни массовых арестов 30 июля 1937 г. Не ведая об этом, 10 сентября ВЦИК принял постановление о его принятии в советское гражданство. В свою очередь, не имея информации о данном факте, Особое совещание НКВД (ОСО) 15 ноября приняло решение о высылке Шлосберга из страны как иностранного подданного. Однако посольство отказалось выдать ему германский паспорт, и началась бумажная волокита. Дело кончилось тем, что Шлосберг был освобожден по постановлению Военной прокуратуры в марте 1940 г., после почти трех лет предварительного заключения.
Случай, когда решение о принятии того или иного немца в советское гражданство приходило, когда он уже был арестован, не являлся чем-то исключительным в период немецкой операции. Эрих Констант был арестован 5 июня, получил советское гражданство 20 июня, расстрелян 25 октября 1936 г. В условиях тотальной закрытости информационных каналов отдельные части государственного аппарата оказывались изолированными друг от друга. Если Шлосберг все-таки остался в СССР, то в иных случаях органам НКВД приходилось возбуждать вопрос о лишении высланных советского гражданства post factum. Так, зоотехник птицеводческой фермы в городе Загорске Эрих Морштадт стал гражданином СССР 3 июня 1937 г., почти за два месяца до своего ареста, но в спешке его выслали как германского подданного. Вопрос о лишении его гражданства был поставлен НКВД перед ВЦИК только 3 октября 1939 г.
Тот, кого принимали в советское гражданство, получал в ОВИРе соответствующую справку с фотографией, в которой были обозначены дата и номер решения ВЦИК. Эта справка являлась основанием для получения советского паспорта по месту жительства. В случае если из ВЦИК приходил отказ, шансов вернуть предшествующий статус у иностранца практически не было. Из ОВИРа приходило
Наказанный народ. С. 35.
77

распоряжение об аннулировании ВНЖ, человеку сообщали о необходимости в течение 10 дней покинуть СССР. На бюрократическом жаргоне это называлось «принудительной выездной визой».
Так поступили с Эрикой Гюбнер, Гансом Эйлером, Адольфом Боссом и многими другими немцами, так и не добравшимися до советского гражданства. В случае неподчинения германского подданного арестовывали, и его дело передавалось на решение ОСО. Даже в горячке массовых репрессий каждый из иностранцев находился под неослабным контролем. Архитектор Вернер Хебербанд получил «принудительную визу» до 1 декабря 1937 г., но в срок его семья выехать не успела, и 4 декабря он уже был арестован.
Происходившее не являлось секретом для немцев, ходили слухи о некоем секретном «письме ГПУ», согласно которому всех иностранцев без суда и следствия высылают за границу. Рудольф Брой-нинг с обидой заявлял на допросе: «Я ждал, что меня, как и других немцев, вышлют из СССР за то, что я в течение 7 лет работал честно по 12 часов на производстве». Это подтверждают и воспоминания швейцарского гражданина Эрнста Дерендингера, в которых детально воспроизводится процедура выдавливания иностранцев из страны. Чиновники ссылались на приближение войны — «этого требует общее положение». Дередингер со злорадством отмечал, что с началом массовых репрессий иностранным коммунистам доставалось больше, чем простым немцам128. Ему самому начальство смогло оказать содействие только в продлении ВНЖ на три месяца для того, чтобы не уезжать в полной спешке из страны, где он прожил четверть века.
Другой гражданин Швейцарии не смог избежать ареста, хотя обстоятельства его дела оказались весьма необычны. Иосиф Егер приехал в 1931 г. в СССР на лечение, вступив для этого в ряды КПГ. Как сам он позже заявил на допросе, «повидав СССР, я уже не мог долго оставаться в Цюрихе и снова выехал в СССР». Чтобы не обращаться в посольство своей страны за продлением своего национального паспорта, он подделал срок его действия, а когда при получении ВНЖ данное обстоятельство вскрылось, Егеру предложили покинуть пределы СССР. Но у него уже были в Москве жена и ребенок. Очевидно, не чуравшийся жульничества, Егер через знакомых купил себе советский паспорт, да еще и со столичной пропиской. Полукриминальная история завершилась пятью годами лагерей по политической статье.
В случае принятия того или иного немца в советское гражданство его германский паспорт не возвращался обратно, а пересылался через
128 Derendinger Е. Op. cit. S. 537.
78

НКИД в консульство. Только после этого его бывшего обладателя вычеркивали из списков германских граждан. Данная процедура с 1937 г. находилась под плотным контролем гестапо, которое получало копии паспортов и таким образом пополняло картотеку «врагов рейха»129.
В ряде АСД зафиксированы попытки немцев выйти из советского гражданства, что фигурировало в обвинительном заключении как отягчающее обстоятельство. Как правило, причиной этого было отсутствие работы, тяжелое материальное положение. Леонид Шваль-бе писал в марте 1937 г. брату о желании вернуться в Польшу, так как он более года является безработным, «мы здесь в большой нужде, живем продажей наших вещей, которые привезли из Германии».
Проживавший в Кунцево политэмигрант Эрнст Мейер забрал свое заявление со следующим обоснованием: «Во-первых, у меня в Германию 17 июля 1937 г. уехала жена, я не хотел жить без нее, и, во-вторых, я знал, что меня все равно здесь должны арестовать». Активист Союза красных фронтовиков Отто Занднер (подлинное имя Альфред Ахтер) прибыл в СССР после бегства из концлагеря Зоннен-берг и двух лет скитаний по Европе. Благодаря ходатайству МОПР он получил советское гражданство сразу после приезда, однако образ жизни в стране ему не понравился. Очереди, отсутствие жилья, бытовые неудобства, «культурная отсталость, в которой мне приходилось жить в СССР, меня не устраивали. Мои чувства и взгляды расходятся с русскими».
Но больше всего Занднера оскорбило то, что его обманули при оформлении документов, сказав, что советский паспорт открывает возможность выезда в любую страну мира. В ноябре 1936 г. немец и его жена, бывшая чехословацкая подданная, подали заявление о выходе из советского гражданства. За этим последовало немедленное увольнение, отказ в помощи МОПР, и наконец, в апреле следующего года — арест. Следователь был прекрасно осведомлен о намерениях четы Занднеров, фактически сюжет с попыткой выехать за рубеж стал ключевым в обвинении. В нужном направлении были подобраны и показания свидетелей: «Занднер говорил, что если ему удастся выехать за границу, то он разоблачит тот обман, который имеется в СССР и которым вводят в заблуждение общественное мнение за границей». Чтобы не допустить этого, немца на 8 лет отправили в лагерь, откуда он уже не вернулся.
См. Белковец Л. П. Между Гитлером и Сталиным: германские дипломаты в СССР в условиях противоборства двух политических культур // Политическая культура в Германии и России. Сборник научных статей. Кемерово, 2009. С. 63.
79

Альберт Вильнер стал мастером на заводе «Можерез» в подмосковном городе Люблино, исправно платил взносы в представительство КПГ. Позже к чете Вильнеров приехали дети, они всей семьей подали заявление о приеме в советское гражданство, однако на момент ареста Альберта и его сыновей Герхарда и Ганса (31 июля 1937 г.), решения еще не было принято. Гедвига Вильнер оказалась в полном одиночестве в стране, не зная русского языка, не имея никаких контактов и потеряв всех близких. Можно представить себе состояние этой женщины, когда ее вызвали в районный отдел милиции. Однако там ее ждал сюрприз, который в других обстоятельствах можно было бы назвать приятным — ей сообщили о том, что она стала гражданкой СССР. В кругах эмигрантов ходили слухи о том, что всех арестованных немцев отправляют в Германию, и она решилась на мужественный шаг — отказалась от получения «серпастого и молоткастого» паспорта, заявив, что собирается ехать обратно на родину.
Впав в полное отчаяние, не имея сведений о судьбе близких (муж был расстрелян, а сын выслан из СССР), Гедвига отправилась в Москву, в консульство Германии. Там ее ждал более чем холодный прием — узнав, что она вышла из германского гражданства, дипломаты попросту не пожелали с ней разговаривать. А на выходе из здания посольства ее уже ожидали сотрудники НКВД. Немецкая женщина, так и не получившая советского паспорта, была репрессирована как гражданка СССР. Так было удобнее и проще исполнителям «большого террора» — меньше хлопот и бюрократических согласований130.
6. Попытка социально-психологической систематизации
Трагический финал в судьбах тысяч эмигрантов из Германии, оказавшихся к 1937 г. в СССР, не может не воздействовать на позицию исследователя. Роль безвинной жертвы как будто лишает человека обычных недостатков, говорить и писать о них становится попросту неудобно. Тем более что существует и другая крайность — в околонаучной публицистике, оправдывающей сталинские преступления, эти люди выступают в роли потенциальной «пятой колонны» на
История на этом не закончилась. Вернувшись из лагеря, Гедвига принялась разыскивать своих близких. Старшего сына Герхарда она нашла в 1952 г. — высланный из СССР, он был отправлен в Германии в концлагерь, а потом на фронт, где сразу же перешел на сторону Красной Армии, сражался до конца войны и осел в Польше. Она добилась реабилитации мужа, и в 1957 г. вместе с семьей младшего сына выехала в ГДР (ГАРФ. Ф. 10035. On. 1. Д. П-65023; РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 205. Д. 4469).
80

цистской Германии. Так или иначе оказавшиеся в СССР выходцы из Германии являлись составной частью того масштабного миграционного потока, который был вызван Первой мировой войной и получил название «второго переселения народов». «Охота к перемене мест» охватывала прежде всего тех, кто не смог найти достойной работы на своей собственной родине, чувствовал себя выброшенным на обочину социальной жизни. Среди них были и политические радикалы, и восторженные идеалисты, и обремененные семьями трудоголики, искавшие достойной оплаты своего труда, и романтически настроенные бродяги.
Среди рабочих-эмигрантов, прибывших в СССР, было немало людей с иждивенческими настроениями, которые в полной мере использовали социальное законодательство в личных целях, пополняя армию «летунов», «рвачей» и т. п. Попадались и лица с откровенно уголовными наклонностями, пьяницы и хулиганы, о чем представительство германской компартии в Москве неоднократно сообщало в ЦК КПГ131. Как среди шуцбундовцев, так и среди немецких политэмигрантов, прибывших в СССР, было немало законченных смутьянов и бескомпромиссных борцов за справедливость. «Понятно, что по приезде в СССР в одночасье изменить стереотип своего поведения они психологически не могли, и их адаптация к советской жизни, которая все больше требовала навыков "послушания", лояльности и конформизма, проходила с большими издержками и сопровождалась неминуемыми срывами»132.
Имеющаяся источниковая база заставляет автора быть крайне осторожным в негативных оценках — и в личных делах, и тем более в документах следствия, откладывались характеристики и оперативные материалы на эмигрантов, концентрировавшие в себе «компромат». Вряд ли будет преувеличением сказать, что основная масса трудовых эмигрантов из Германии вполне соответствовала тому типу «своевольного» рабочего, о котором пишут немецкие историки повседневности применительно к периоду гитлеровской диктатуры133. Конечно, не может быть и речи о создании единого психологического портрета всех эмигрантов из Германии, оказавшихся в Советском Союзе к началу большого террора. Но можно выделить несколько условных типов, к которым в той или иной степени можно отнести
131 Tischler С. Op. cit. S. 15.
132 Журавлев С. В. «Маленькие люди» и «большая история». С. 229.
133 Людтке А. История повседневности в Германии. Новые подходы к изучению труда, войны и власти. М., 2010. С. 131-181.
81

большинство людей, чьи судьбы были изучены в рамках исследовательского проекта.
Так, явно выделяются «идеалисты» как среди политических, так и трудовых эмигрантов. Первые рассматривали свой приезд в СССР как временную передышку в политической борьбе, связанной с риском для жизни, как заслуженную награду134. Среди вторых тон задавали высококвалифицированные специалисты и представители технической интеллигенции. Это были настоящие профессионалы, которые думали не только о собственной зарплате и карьере, но и о справедливых отношениях в своей производственной ячейке, в обществе в целом. Советский Союз манил их именно как «страна равных возможностей», где они могли реализовать свое мастерство и творческие задатки. Как правило, эти люди, несмотря на практически нулевое знание языка, становились неформальными лидерами рабочих коллективов, проектных групп, а со временем оказывались бригадирами, руководителями конструкторских бюро, главными инженерами на производстве.
Согласно поговорке о том, что тот, кто высоко летает, больно падает, данная категория людей в условиях развертывания в СССР большого террора превращалась в особую группу риска. Это были не просто немцы по национальности и месту рождения, это были «выскочки», «пришельцы», «чужаки», активная деятельность которых вызывала зависть и раздражение советских коллег, считавших, что их оттирают на второй план. Результатом был поток доносов, адресатом которых являлись низовые партийные и профсоюзные организации, но отдельные ручейки этого потока достигали и органов госбезопасности.
К моменту своего ареста «идеалисты» уже, как правило, прошли полосу проверок и чисток, которая только добавила компромата в их личные дела. Многие были исключены из партии и сняты со своих постов. В ходе следствия они отказывались признавать сфальсифицированные обвинения, если их не принуждали к этому пытками. В диалогах со следователями эти люди пытались доказать абсурдность происходящего. Даже находясь у последней черты, они продолжали верить, что там наверху разберутся, что они стали жертвой роковой ошибки, которая ни в коей мере не бросает тень на победную поступь социализма в СССР.
«По решению ЦК КПГ в конце 1933 г. я эмигрировал. Эту награду я получил за многолетнее участие в революционном рабочем движении и работу в КПГ», — из письма находившегося под следствием Георга Штрецеля В. М. Молотову от 17 января 1941 г.
82

Противоположным типом являлись приспособленцы, для которых, если воспользоваться одним из отмеченных в АСД антисоветских высказываний, «партийный билет является хлебной карточкой»135. Для этой группы эмигрантов было характерно вступление в КПГ накануне приезда в СССР и механическое выбывание из партии после того, как проблемы трудоустройства на новой родине были успешно решены. Следует отметить, что доля приспособленцев в среде иностранных специалистов была меньше, нежели у политэмигрантов. Среди последних встречались откровенные симулянты и лжецы, своего рода немецкие «дети лейтенанта Шмидта». Так, прибывший нелегально в СССР в 1926 г. Альфред Ширмахер за 10 лет зарабатывал на хлеб только три года, успев поменять около десятка мест работы, остальное же время находился на содержании МОПР.
Ужесточение правил регистрации политэмигрантов в начале 30-х гг., постоянные проверки и принудительное трудоустройство привели к тому, что число «персональных пенсионеров» с заграничным революционным прошлым в Москве значительно сократилось. Впрочем, группа «социальных нахлебников» на фоне всех изученных дел ничтожно мала. Преобладали приспособленцы иного, позитивного толка — ориентированные на карьеру, они с готовностью принимали неформальные правила игры, господствовавшие в СССР. Как правило, представители этой категории эмигрантов вполне прилично устраивались в советской реальности, хотя и ее не пощадили массовые операции.
Еще один типаж, который рисуют материалы АСД на выходцев из Германии — социальный бунтарь, максималист, не терпящий фальши и полутонов. Биографию бунтаря открывает обычно какое-то яркое событие, перевернувшее все его прошлое. Для большинства таковым являлось участие в военных действиях, для кого-то — эмоциональные травмы, полученные в семье, унижения сиротской юности. Складывается впечатление, что роль такого «изначального взрыва» нередко играла чуждая среда после приезда в СССР, неспособность и нежелание приспосабливаться. Отсюда — частая смена мест жительства и работы, бродяжничество, асоциальное поведение. Однако такие люди не опускались до криминала — среди заключенных Дмитлага, осужденных по общеуголовным преступлениям и получивших в ходе большого террора политическую статью (их АСД также хранятся в ГАРФ), выходцев из Германии практически нет.
135 ГАРФ. Ф. 10 035. On. 1. Д. П-46575.
83

Образ «социального бунтаря» прекрасно описан Эриком Хобсбау-мом на примерах из ранней новой истории136, в силу своего драматизма и внутренней противоречивости он нередко становится основой для художественных произведений. Естественно, жизнь в Советском Союзе 30-х гг. с ее жесткой регламентацией и нарастанием тотального контроля по всем направлениям не могла устроить людей такого склада. Бунтари не скрывали своих негативных эмоций, испытывали нервные срывы, устраивали забастовки на предприятиях, просились обратно в Германию, чтобы «задать фашистам жару». Таким был «немецкий Пугачев» Макс Гельц, отсидевший шесть лет в германской тюрьме и погибший в СССР в 1933 г.137, таким был Карл Борош, доводивший своей непокорностью до белого каления заводскую администрацию и в Гамбурге и в подмосковной Коломне138.
И наконец, еще один тип, тип вечного скитальца, для которого жизнь без постоянных перемен и острых ощущений лишалась всякого смысла. Для таких людей в русском языке есть емкое выражение — «перекати-поле». Их биография в конечном счете оказывалась сплошным перформансом139, игрой без правил и пьесой без сценария. Активная жизненная позиция подобных людей и их участие в политической борьбе являлись не осознанным движением к цели и не спонтанным протестом против «мерзости сегодняшнего дня», а единственно возможной формой существования, в которой человек смотрел на себя как бы со стороны.
«Скитальцы» пользовались неформальным авторитетом у окружающих, ибо олицетворяли собой и озвучивали ту неудовлетворенность итогами произошедшего, которая отличала советское общество на исходе революционных потрясений. Власть пыталась «заморозить» подобные настроения, закрепив своих подданных на земле, на заводе, в той или иной социально-политической нише. Естественно, что представители девиантного поведения в самых разных своих ипостасях, будь то «летуны», «бузотеры», «правдолюбцы», «подстрекатели» или «деклассированные» выступали в роли прямых врагов, сопротивлявшихся унифицирующим устремлениям высшей власти.
Сюда же относились и выходцы из зарубежных стран, по определению являвшиеся носителями иной ментальности и чуждых «куль
Hobsbawm Е. Die Banditen. Raeuber als Sozialrebellen. Muenchen, 2007.
137 См. Ватлин А. Ю. Немецкий Пугачев // Родина. 2006. № 2. С. 42-49.
138 См. очерк о семье Борошей в третьей части книги.
139 См. Доманска Э. Перформативный поворот в современном гуманитарном знании // Способы постижения прошлого: методология и теория исторической науки. М., 2011. С. 227.
84

турных кодов». Их сопротивление следовало сломить любой ценой, и там, где не помогали «переплавка» и «перековка», в дело вступали карательные органы. В биографии «скитальцев» из Германии следователь НКВД всегда мог найти удобную зацепку для того, чтобы сформулировать обвинение, будь то недолгий период участия в нацистском движении или нелегальный переход границы, добровольный выход из рядов компартии или тривиальное многоженство.
Естественно, мы не можем распределить все изученные биографии по четырем означенным категориям, понимая как всю условность подобной схемы, так и смешение в каждой судьбе различных социально-психологических доминант. Однако такая классификация может оказаться полезной для дальнейших исследований, соединяющих в себе микро- и макроподходы, расширяющих источниковый горизонт до более массовых и значимых социальных групп, нежели выходцы из Германии. Говоря об уникальности биографии каждого из своих героев, историк в отличие от писателя обязан вписывать ее в контекст эпохи, связывать с характерными для последней социальными, политическими и ментальными нормами и отклонениями. И все же чрезвычайно трудно, тем более в рамках избранной темы, удержаться от постоянного возвращения к индивидуальному и неповторимому, без которого прошлое теряет свое человеческое измерение.
Ученик выпускного класса гимназии в русской Польше Яков Сина совершил неординарный поступок. Немцы, оккупировавшие эту часть Российской империи в 1915 г., в полупринудительном порядке набирали молодежь для работы в рейхе, и один из товарищей Якова получил мобилизационное предписание. Яков, будучи сиротой, обменялся с ним документами, став Михаилом Зелигманом, родившимся в далеком Кременчуге.
После завершения Первой мировой войны Яков-Михаил сумел натурализоваться в Германии, и на протяжении 20-х — первой половины 30-х гг. вел активную политическую работу в рабочем движении, являясь последовательно членом четырех социалистических партий, включая КПГ. Его арестовывали и французские оккупационные власти в Руре в 1923 г., и гестапо десять лет спустя. Получив предписание покинуть Германию как еврей и иностранный подданный, Зелигман со своей женой купил путевку «Интуриста» и отправился в СССР, где в очередной раз начал обустраивать свою личную и профессиональную жизнь до тех пор, пока не попал в поле зрения карательных органов. Следователям не пришлось особо утруждать себя фальсификациями; биография современного Агасфера, менявшего на своем жизненном пути не только страны и профессии, но и собственную идентичность, говорила сама за себя.
85

Глава 5
КОНТРОЛЬ СВЕРХУ И СНИЗУ
Наряду с учреждениями, определявшими социальный и правовой статус эмигранта, в СССР существовала целая сеть бюрократических структур, которые так или иначе контролировали его повседневную жизнь на новой родине. Понятие «сеть» здесь весьма уместно, так как имеет двойной смысл. В негативе эта сеть — сдерживала свободу передвижения, глушила инициативу, в позитиве — не давала упасть на дно, заменяя собой горизонтальные структуры отсутствующего гражданского общества. Герд Кенен справедливо говорит о почти полной потере механизмов социальной самозащиты, о внутренней маргинализации, характерной для новой советской элиты эпохи большого террора140. Эмигрантов это касалось вдвойне, ведь они не имели родственных, соседских и земляческих связей, которые были у «местных».
Сразу оговоримся, что мы не берем в качестве объекта исследования контроль со стороны органов госбезопасности, что на сегодняшний момент практически невозможно ввиду недоступности источниковой базы. «Чекистское обслуживание», несмотря на то что определенная часть эмигрантов сама являлась внештатными сотрудниками НКВД («сексотами»), не оказывало прямого влияния на будни немецкой колонии, ибо по своей сути должно было оставаться незаметным для конкретного человека (конечно, если тот находился на свободе).
Иной характер имел контроль партийных и коминтерновских структур, которые рассматривали эмигрантов в качестве объекта для своей воспитательной работы, а также в качестве кадрового резерва, что позже сыграет решающую роль в предыстории ГДР. Этот контроль неоднократно становился предметом научного анализа, однако преимущественно на основе материалов архива Коминтерна. Привлечение в качестве источника АСД позволяет исследовать новые грани данной проблемы, преимущественно на микроуровне.
Гораздо существенней в материалах следствия объем информации, затрагивающий проблему взаимоотношений немецких эмигрантов и посольства Германии. Хотя отбор и накопление данных было подчинено задаче фальсификации обвинения в шпионаже, при их критическом анализе можно дополнить наши знания о деятельности посольства Третьего рейха в сталинской Москве — деятельности, из
140 Koenen G. Was war der Kommunismus? Goettingen. 2010. S. 86.
86

вестной нам скорее «изнутри», чем «извне» — из воспоминаний его сотрудников и работ, построенных на архивных материалах МИД ФРГ141. Это открывает возможность для сравнительного анализа функционирования бюрократических механизмов двух диктатур, их вынужденного взаимодействия и противодействия друг другу, предопределенного остротой советско-германских отношений во второй половине 30-х гг.
1. Германское посольство
Прежде всего возникает вопрос о том, в какой мере посольство Германии после 1933 г. олицетворяло собой гитлеровский режим, а в какой — продолжало автономное существование, выполняя рутинные задачи любого дипломатического представительства. Очевидно, что отнюдь не все функции внешнеполитического аппарата Германии были проекцией гитлеровских планов мировой экспансии. Являются преувеличением утверждения, что «в ходе преследования немецких антифашистов-эмигрантов МИД фактически исполнял роль филиала гестапо»142.
Для дипломатов, даже представляющих диктаторские режимы, характерна известная независимость в суждениях, иногда доходящая до открытого противостояния господствующей идеологии143. Советник посольства в Москве Ганс Херварт писал в своих мемуарах: «Мы были убеждены в том, что Сталин, отбросив идеологический балласт и проводя прагматичную политику, стал возводить на месте коммунистического хаоса сильную в экономическом и военном отношении державу. Мы воспринимали Россию гораздо серьезнее, чем национал-социалисты»144.
В то же время было бы неправильно впадать и в другую крайность — рассматривать работу посольства вне политического контек
141 Herwarth Н. Zwischen Hitler und Stalin. Erlebte Zeitgeschichte 1931-1945. Frankfurt am Main, 1985; Hilger G. Wir und der Kreml. Deutsch-sowjetische Beziehungen 1918-1941. Erinnerungen eines deutschen Diplomaten. Frankfurt am Main, 1964; Белко-вец Л. П. Между Гитлером и Сталиным: германские дипломаты в СССР в условиях противоборства двух политических культур.
142 Борозняк А. И. Нацистское прошлое германских дипломатов // Новая и новейшая история. 2011. № 4. С. 175.
143 Fleischhauer I. Diplomatischer Widerstand gegen «Unternehmen Barbarossa». Die Friedensbemühungen der Deutschen Botschaft Moskau 1939-1941. Berlin, 1991. См. применительно к СССР: Филитов А. М. Германия в советском внешнеполитическом планировании. 1941-1990. М., 2009.
144 Herwarth Н. Op. cit. S. 87.
87

ста, существовавшего на тот момент в Берлине. Оно являлось далеко не последним «винтиком» в государственной машине Третьего рейха. К утверждению главы экономического отдела Густава Хильгера о том, что приход Гитлера к власти никак не отразился на жизни посольства, надо относиться достаточно осторожно145. Авторитетная комиссия немецких историков только в 2010 г. представила свой доклад о степени вовлеченности дипломатов в преступления Третьего рейха — до сего времени данная проблема оставалось одним из последних «белых пятен» в изучении нацистской эпохи146.
Вне рамок настоящего исследования остаются контакты с посольством подданных Германии, проживавших в России до 1917 г., а также взаимодействие посольства с этническими немцами, являвшееся частью выполнения программы по «собиранию германской нации». Несколько десятков лиц, исключенных из базы данных, являлись гражданами Германии, но никогда там не бывали. Это либо российские немцы, сохранившие гражданство своей исторической родины, либо жены и дети германских подданных. Материалы следствия свидетельствуют о том, с каким упорством эти люди цеплялись за свое «иноподданство» — и многих это спасло от заключения в лагерь. Впрочем, высылка в Германию была достаточно серьезным испытанием для тех, кто никогда не был в этой стране, не имел там родных и даже не говорил по-немецки147.
В АСД зафиксированы многочисленные попытки проживавших в СССР немцев или детей от смешанных браков получить или подтвердить германское гражданство. В начале 20-х гг. посольство осаждали военнопленные, стремившиеся поскорее вернуться домой, но не обладавшие никакими документами, кроме справки из лагеря. Сотрудникам посольства приходилось быть чрезвычайно изобретательными, чтобы определить, можно ли считать того или иного человека германским подданным. Иосифу Матызику, обратившемуся в посольство в 1925 г., дали винтовку и попросили показать несколько артикулов. Когда тот выполнил приемы, которым его учили в кайзеровской армии, ему сказали, что он выдержал испытание и может
145 HilgerG.Op.cit. S.261.
146 Conze Е., Frei N., Hayes Р., Zimmermann M. Das Amt und die Vergangenheit: Deutsche Diplomaten im Dritten Reich und in der Bundesrepublik. Muenchen, 2010. Критическая оценка данного труда представлена в статье: Huerter J. Das Auswaertige Amt, dieNS-Diktaturund der Holocaust //Vierteljahreshefte fuer Zeitgeschichte. 2011. Heft 2. S. 167-192.
147 Среди высланных граждан Германии была русская женщина Екатерина Вун-дерлих с сыном, которая развелась со своим немецким мужем после начала Первой мировой войны - ГАРФ. Ф. 10 035. Оп. 2. Д. 27 944.
88

приходить за германским паспортом148. Чем дальше, тем жестче становились препоны при выдаче паспортов, даже если ситуация казалась очевидной по действовавшему в Германии «праву крови» (jus sanguinis). Одним из последних, кто обратился за подтверждением гражданства в момент потепления советско-германских отношений в 1940 г. был Рудольф Герасимов, сын русского военнопленного и немки149.
Внимание сотрудников консульского отдела было сосредоточено на тех, кого в России называли «иностранными специалистами». Они рассматривались не только как лица, требующие защиты в условиях большевистской диктатуры, но и как поставщики ценной информации150. Начальник канцелярии германского посольства в Москве с 1921 по 1941 г. Йохен Ламла после войны показывал на одном из допросов: «Данные разведывательного характера сотрудники посольства и консульств получали путем общения с немецкими специалистами, работавшими на предприятиях Советского Союза, от советских граждан немецкого происхождения, которые по тем или иным вопросам личного порядка посещали посольство, где они и опрашивались»151.
По отношению к политэмигрантам проводилась политика их игнорирования (впрочем, они отвечали взаимностью) при тщательном отборе информации об их антифашистской деятельности. Уже в 1933 г. Министерство иностранных дел давало указания посольству в Москве не содействовать возвращению коммунистов в Германию152. Но те из них, кто имел действительный паспорт и не был лишен гражданства, имели возможность прибыть в Германию и без такого содействия — въездная виза для возвращения на родину им была не нужна.
Иностранным специалистам, работавшим в СССР по контракту, посольство рекомендовало встать на консульский учет. Вот как это выглядело в показаниях штукатура Пауля Мюнделя: «Сотрудник
148 ГАРФ. Ф. 10 035. Оп. 2. Д. 28 056.
149 В просьбе Герасимову было отказано, а в 1943 г. он получил за посещение германского посольства 5 лет лагерей (ГАРФ. Ф. 10035. Оп. 2. Д. 36545).
150 Herwarth Н. Op. cit. S. 68.
151 Тайны дипломатии Третьего рейха. Германские дипломаты, руководители зарубежных миссий, военные и полицейские атташе в советском плену. Документы из следственных дел. 1944-1955. М., 2011. С. 363. Многие из служивших в Москве германских дипломатов показывали, что вести агентурную разведку в Москве было невозможно из-за плотной опеки посольства со стороны органов НКВД (Там же. С. 93, 517).
152 Tischler С. Op.cit. S. 120.
89

записал в книгу наши фамилии, где мы работаем и адреса местожительства. Записал, на какой срок действительны наши паспорта... Он также спросил, нравится ли нам здесь, пригласил на вечер, устраиваемый посольством». Человек получал достаточно обширную анкету, которую следовало заполнить. Многие из иностранных специалистов не решались заполнять эту анкету без согласия советских властей, относили ее в иностранные отделы своих предприятий. Там им рекомендовали воздержаться от поставки дополнительной информации посольству, утверждая, что необходимый минимум процедур будет проведен и без их участия.
Тот, кто добросовестно завершил регистрацию, получал от посольства Германии приглашения на различные мероприятия и праздники, в том числе проводившиеся в шикарном ресторане гостиницы «Метрополь»153. После 1933 г. такие мероприятия приобрели «коричневую» окраску, приходивших на них агитировали за вступление в заграничную ячейку Германского трудового фронт154. «Отказ от контактов с посольством» неоднократно фигурировал в качестве причины лишения того или иного эмигранта гражданства Германии155. В ряде случаев немецким специалистам посольство прямо предписывало покинуть СССР, а по возвращении в Германию заявить о себе в полицейском участке. Неподчинение означало фактическое вычеркивание из числа немецких граждан, как следствие человек подавал заявление о переходе в советское гражданство156.
Вне зависимости от того, становился германский подданный на консульский учет или нет, посольство принимало на себя функции по защите его интересов. Так, по просьбам родственников выяснялась судьба уехавших из Германии, совершались необходимые нотариальные действия — отказ от наследства, расторжение брака, через адрес
153 Генконсульство Германии в Ленинграде раз в месяц устраивало «пивные вечера», на которые приглашало всех немецких граждан, проживавших в городе. В их ходе собиралась информация о положении в СССР, которая потом передавалась в Берлин (Тайны дипломатии Третьего рейха. С. 494, 497).
154 Согласно показаниям Эриха Шютце, посольство приглашало германских граждан на следующие праздники: День прихода национал-социалистов к власти (30 января), День национального героя (1 марта), День труда (1 мая) и Рождество. Другие обвиняемые упоминали еще и день рождения фюрера (21 апреля).
155 Как правило, эта причина упоминалось среди других, более веских, таких как участие в антифашистской агитации или подача заявления о переходе в советское гражданство (РААА. Botschaft Moskau. Akte Erich Meir). Следует отметить, что среди причин лишения гражданства упоминались такие, как аморальное поведение или пьянство, «дискредитировавшие образ немца за рубежом» (Ibid. Akte Erich Frank).
156 Так произошло с архитектором Михаилом Коварским, работавшим художником-декоратором в Центральном универмаге Москвы.
90

посольства шла переписка тех немцев, кто еще не обрел в Москве постоянного места жительства. На протяжении 30-х гг. подобная «защита» превращалась в свою собственную противоположность, ставя под удар тех, кто скорее по привычке, чем по беспечности продолжал посещать здание в Леонтьевском переулке хотя бы для того, чтобы позаниматься спортом в гимнастическом кружке или почитать свежие берлинские газеты.
Большинство из арестованных в ходе немецкой операции утверждало, что не становилось на консульский учет, а бывало в посольстве только для того, чтобы продлить или восстановить свой национальный паспорт. Чиновники проверяли, не был ли заявитель лишен германского гражданства за прошедшее время. Паспорт продлевали либо на три, либо на один год, ставя соответствующую отметку. Здесь, как и в случае с ВНЖ, заметна тенденция к выдаче документов на все более короткие сроки. Процедура обмена или выдачи нового паспорта затягивалась на несколько месяцев, если паспорт был просрочен либо заявитель утверждал, что его паспорт был утерян. Аль-феду Гаушильду пришлось побывать в посольстве 5-6 раз для того, чтобы через полгода ему восстановили украденный у него паспорт.
В германском посольстве знали, что паспорта используются Коминтерном для переправки в Европу своих эмиссаров, и с большим недоверием относились к подобным случаям. Данной практике старались противодействовать — когда в посольство пришли продлевать свои паспорта супруги Петерман, работавшие в аппарате Коминтерна, паспорта у них попросту отобрали, сказав, что если те захотят выехать в Германию, соответствующие документы им тут же оформят. Вернер Петерман позже в ходе допросов объяснял, что в посольство они отправились по прямому указанию начальника отдела международной связи ИККИ Абрамова-Мирова.
Примерно такой же случай произошел у Эмилии Франке — когда она пришла в посольство в 1935 г. зарегистрировать родившегося ребенка, у нее забрали паспорт, объяснив это тем, что она вышла замуж за русского подданного. Вместо паспорта выдали справку, что она считается подданной Германии. Но когда в 1937 г. для перехода в советское гражданство паспорт потребовался, его все же выдали, очевидно, вычеркнув Эмилию из списков германских подданных. Если человек уже подавал заявление о получении советского гражданства и получил отказ, паспорт ему не продлевали (Вилли Венде).
Антон Гаймерль, участник боев в Баварской советской республике, прибыл в СССР в 1932 г. В 1936 г. он подал документы на получение советского гражданства, а свой немецкий паспорт отправил заказным письмом в посольство, сообщив, что отказывается быть
91

подданным фашистского государства. Однако вместо «серпастого и молоткастого» в мае 1937 г. получил предписание Особого совещания НКВД — в десятидневный срок покинуть СССР. Но покинуть страну без паспорта было никак нельзя, Гаймерль оказался в западне. На работу его не брали, любые переговоры в отделах кадров заканчивались доносами в НКВД. Столь необычный случай породил обильную внутриведомственную переписку, и проживавший в Щелковском районе Гаймерль едва недотянул до завершения немецкой операции — его арестовали одним из последних, 28 марта 1938 г.
При заполнении анкет для продления паспорта чиновники консульского отдела посольства старались получить максимум информации о том, где работает заявитель, в каких общественных организациях состоит, нет ли у него контактов с советскими властями и Коминтерном. С простыми рабочими, особенно теми, кто не выказывал должного уважения немецким чиновникам или рассматривался как «враг рейха», в консульстве обращались достаточно бесцеремонно. Беспартийный слесарь Первого часового завода Альфред Рейхельт, после нескольких визитов так и не получивший отметки о продлении паспорта, забрал его и подал заявление о переходе в советское гражданство.
Напротив, чиновник благосклонно отнесся к просьбе Вальтера Рингмана, нелегально прибывшего в СССР, о выдаче ему германского паспорта. Вероятно, сказалось то, что Рингман живописал свои мучения в «карантинном лагере НКВД» в городе Серове, где содержались так называемые «перебежчики». Немец, оказавшийся без работы и без документов, трижды прорывался в посольство, но так и не смог принести фотографию, которая требовалась для получения паспорта. На третий раз он был задержан наружным контролем советских органов госбезопасности. В тюрьме его сфотографировали бесплатно — перед выводом на расстрел людей, привезенных на Бутовский полигон, тщательно сверяли с фотографиями.
Между советскими и германскими бюрократическими жерновами оказался немецкий политэмигрант Эдуард Штилов, работавший в издательстве иностранных рабочих. В ноябре 1937 г. он был уволен со службы, а через месяц получил уведомление, что не может быть принят в советское гражданство, так как его германский паспорт просрочен. То, что паспорт был сдан в ОВИР ровно год назад, когда он еще являлся действительным, советскую бюрократию не волновало. Под угрозой административной высылки из СССР Штилов обратился в представительство КПГ при ИККИ, но получил отвод: «Вальтер (Ульбрихт. — А. В.) объяснил мне, что Коминтерн не вмешивается в дела Советского Союза и помочь мне ничем не может». Что оставалось делать человеку, фактически выброшенному на улицу по
92

еле того, как он десять лет проработал в советском генконсульстве в Штеттине?
Штилов отправился в германское посольство, но и там его ждал не слишком теплый прием. Чиновник не пожелал входить в положение просителя, заявив ему со злорадством, что в Германии как коммунист он никому не нужен, а вот теперь и в России Штилов оказался «ненужный человек, Ваши товарищи Вас предали». Штилову заявили, что он лишен германского гражданства, забрали паспорт, выдав справку и попросив зайти через три месяца — тогда будет получен ответ из Берлина. Для человека, оставшегося без работы и угла, это решение немецкой бюрократии не слишком отличалось от обвинительного приговора НКВД. Когда немец пришел в очередной раз справиться о своей судьбе, на выходе из посольства его арестовали.
В ходе следствия такое отношение к Штилову сотрудников консульства было интерпретировано как шантаж с целью вербовки для шпионской деятельности. Вряд ли это было именно так, однако во многих случаях сотрудники посольства требовали от людей, попавших в трудную ситуацию, выполнения разного рода «домашних заданий». Было бы наивным предполагать, что германские дипломаты не использовали своего положения для получения информации разведывательного характера. Эта тема практически не изучена в литературе, так как архивные фонды разведки Третьего рейха не сохранились.
Визиты германских подданных в консульский отдел давали удобную возможность получить хоть какие-то сведения о ситуации в России. В своих донесениях в Берлин дипломаты подчеркивали, что с середины 30-х гг. условия их работы в этой стране радикально ухудшились. Посольства превращались в осажденные крепости, всячески пресекались любые контакты их сотрудников с местным населением157. В условиях тотальной закрытости советской системы ценность стали представлять вполне невинные с современной точки зрения вещи — названия заводов и их расположение, настроения населения, транспортная инфраструктура. Очевидно, что ответы на эти вопросы не являлись шпионажем в обычном смысле слова, но в условиях немецкой операции НКВД становились исходной точкой для обвинительного приговора.
Сбор информации проводился в ходе праздников, на которые приглашали немецкую колонию в Москве, а также в ходе индивидуальных встреч сотрудников консульства со своими «источниками». Немецкие рабочие и инженеры, все еще далекие от советской шпио
Тайны дипломатии Третьего рейха. С. 517.
93

номании, охотно шли на подобные контакты, тем более что новости, которые они сообщали, вряд ли можно было отнести к разряду государственных или военных тайн. Ситуация мало изменилась и после прихода к власти Гитлера — для большинства проживавших в СССР немецких специалистов данное событие на первых порах представлялось очередной сменой правительства, которая не изменила их отношения к родной стране. Естественно, что это не касалось политэмигрантов, которые всячески избегали встреч с «фашистами».
Чаще всего в качестве «резидентов германской разведки» в АСД упоминаются имена реальных сотрудников посольства. Лидирует по частоте упоминаний секретарь консульского отдела Карл Деппе, переведенный в конце 1937 г. на работу в Токио, на втором месте — руководитель того же отдела в 1934-1937 гг. Герберт Гензель. Последний являлся «доверенным лицом НСДАП» в посольстве. Вопрос о том, были ли они кадровыми разведчиками, можно считать решенным — в трофейных материалах, попавших в СССР, таких данных не было обнаружено158. Деппе активно приглашал представителей немецкой колонии в Москве на вечера, которые устраивались в посольстве по государственным праздникам. На допросах обвиняемые признавали, что там «хорошо угощают немецким пивом».
Отношение сотрудников консульского отдела германского посольства к своим подопечным, если опираться на протоколы допросов последних, было выдержано в традициях прусской бюрократии. Должное уважение оказывалось профессорам и ученым, инженерам и лицам с высшим образованием. Еврейским врачам, получившим в СССР принудительную выездную визу, участливо советовали не возвращаться в Германию, а перебраться в безопасные третьи страны. И это притом что консульствам запрещалось визировать и продлевать паспорта лицам, попавшим в разряд «неарийцев». Впрочем, в АСД сохранились и отдельные случаи инициативной борьбы за «чистоту расы». Так, в продлении паспорта было отказано болгарину по крови Железко Перфанову, который получил германское подданство во время работы в Берлине в 1929 г. В данном случае сотрудники консульства явно превышали пределы своих компетенций — «государство произвольных решений» торжествовало над «государством правовых норм» даже в отдельно взятом чиновничьем кабинете159.
158 Соответствующая справка 1956 г. находится в деле Альфреда Зегнера. В справке наряду с Деппе и Гензелем упоминаются Август Метцгер и Павел Генер, проработавшие в посольстве до 1941 г.
159 О «двойном государстве» эпохи нацизма как политологической категории см. Fraenkel Е. Der Doppelstaat. Frankfurt am Main, 1974.
94

Достаточно часто в консульство приходили работавшие по контракту специалисты, чтобы оформить германское гражданство для своих жен. Еще в 1933 г. это не было связано с особыми трудностями — русская жена приехавшего в составе большой группы строителей Клауса Зубклеве вначале получила германский паспорт, а потом из-за семейных неурядиц от него отказалась. Позже процедура значительно усложнилась, и здесь бюрократические препоны чинила как советская, так и германская сторона. Формовщик завода имени Кагановича в подмосковном городе Люблино Генрих Экштейн несколько раз обращался в посольство с просьбой разрешить выезд в Германию своей супруге, но так и не добился желаемого результата.
Для многих специалистов из Германии именно нежелание разрывать отношения с любимым человеком становилось аргументом в пользу принятия советского гражданства, даже если жизнь в СССР им совсем не нравилась. В 1934 г. Христиан Шефер и Герман Вебер обращались в посольство с просьбой предоставить германское подданство своим русским женам, но получили отказ — и выбрали страну социализма. Через три года оба получили по 10 лет лагерей. Сотрудники консульства заявляли, что не могут помочь и при оформлении германского подданства детей, родившихся от смешанных браков. Ученый-химик Ганс Гельман безуспешно пытался вывезти за границу своего малолетнего сына, ему объяснили, что «по советским законам, если один из родителей имел советское гражданство во время рождения ребенка, то ребенок является советским подданным, и этот вопрос мы разрешить не можем».
Посольство не информировало государственные органы СССР о том, что тот или иной эмигрант лишен германского подданства, но делало это по запросам НКИД. Бывшего социал-демократа Пауля Франкена приговорили к высылке из СССР, но затем следователям стало известно, что его лишили германского гражданства, и Франкен отправился в ГУЛАГ, откуда уже не вернулся. Инженер, член КПГ с 1919 г. Рихард Даниэль узнал о том, что лишен германского гражданства в ноябре 1937 г., когда пришел в посольство продлевать свой паспорт — «паспорт отобрали и выдали справку об исключении из подданства Германии». После этого он до ареста жил без документов, ведь для того, чтобы подать заявление на получение советского гражданства, надо было сдать в ОВИР национальный паспорт. У таких «бывших иностранцев» шансов спастись от всевидящего ока органов госбезопасности практически не было.
Несмотря на все усилия партийных и государственных структур по изоляции и дискредитации «представительств враждебных государств» в Москве, все же сохранялись известные границы уважения
95